Тезис: существует устойчивая форма гражданского конфликта, более интенсивная, затяжная и агрессивная, чем широкомасштабные протесты, но не доходящая при этом до вооруженного противостояния, то есть гражданской войны. Такую форму протеста можно назвать «холодной гражданской войной» — по аналогии с одноименным историческим периодом.
Пусть пафос слова «война» не вводит в заблуждение — оно использовано для иллюстрации как вышеозначенных аналогий, так и перехода из состояния серьезного протеста в нечто худшее. Бывает и так, что жертвы в таких конфликтах вовсе не становятся неожиданностью ни для правительств, ни для их противников. Иными словами, смертоносность конфликта искусственно занижается, но участие в нем сопряжено с куда большими рисками, чем попадание под слезоточивый газ или водомет.
Под «холодной гражданской войной» подразумевается ситуация, в которой стороны уже находятся в силовом противостоянии, но действуют в рамках негласного «договора о неприменении вооружений» — властям не нужны кровавые инциденты, а протестующие не хотят ввязываться в заведомо проигрышный бой. Никто не хочет расщепления государственности, все стараются сохранить условно цивилизованный имидж: одни — борцов за свободу и справедливость, другие — хранителей порядка. Как итог — баррикады, импровизированное оружие, размытие изначальных поводов для протеста, нерегулярные жертвы, словом — грязная игра с железным правилом: никакого летального вооружения.
Палата мер и весов
Яркие современные примеры этого явления — это Украина, Венесуэла и Гонконг. Многие эпизоды «арабской весны» можно также включить в список, но почти все подобные протесты вылились в гражданские войны или госперевороты. Недавние события в Боливии, приведшие к отставке президента Моралеса, не перешли в состояние ХГВ и скорее являлись беспорядками в рамках относительно скоротечного протеста, быстро завершившегося из-за слабых позиций власти. Хотя, слабость эта была отчасти вызвана пониманием общества, к чему идет дело. Не исключено, что помогли примеры соседей по континенту. Первые же три примера — наиболее иллюстративные из современных. Они ясно показывают, что происходит, когда власти все еще могут, но протестующие уже не хотят. В отличие от других интенсивных протестов, эти приобрели четкий характер своеобразных «сражений», напоминающих пародию на средневековые баталии.
Особо примечателен Гонконг: «холодная гражданская война» в чистом виде — сочетание открытого силового противостояния и политических целей, наличие постоянно бастующего «актива», кажущаяся невозможность решить проблемы мирным путем, как бы не военные методы, непоколебимость властей. Сама суть конфликта является политической, и, вполне вероятно, еще в середине прошлого века решалась бы жестче.
Особенность Гонконга в том, что Китай, по всей видимости, способен абсорбировать даже многомиллионный протест. Протесты, хоть и стали полномасштабным явлением, но для КНР носят изолированный характер, а фактор общего национального роста позволяет Пекину рассматривать Гонконг как «рабочий момент». Пожалуй, уникальная в своем роде роскошь, вместе с тем создающая в рядах гонконгцев четкое настроение «некуда бежать» и одновременно делающая их борьбу малоперспективной.
Отличие ситуации в Гонконге от прежних движений за освобождение «чего-нибудь там» состоит в том, что пока вместо снарядов здесь — «коктейли Молотова», а вместо убитых — тяжело раненые или «самоубитые» в китайских тюрьмах.
Комичные, на первый взгляд, кадры молодых людей, вооруженных каким-то непотребством и есть гонконгские реалии — оружия у населения нет как такового, а подставлять себя никто не хочет. Образ «агентов Госдепа» все же предпочтительней клейма террористов. Как ни странно, здесь тоже можно провести аналогию с тем, как стороны в холодной войне изображали друг друга — с ненавистью, презрением и подозрением, но, все же, не создавая образа военного врага. Между прочим, и в Гонконге, и в других странах в ситуации ХГВ пропаганда работает на всю катушку.
Кажущаяся «игрушечность» беспорядков часто вводит в заблуждение и, как правило, становится причиной для насмешек со стороны правительственных «лоялистов». Меж тем, риски для протестующих очевидны и, вероятно, понятны им: в Гонконге это свыше 2 тысяч раненых разной степени тяжести — от ссадин до тяжких телесных, свыше 4 тысяч арестованных, 2 признанных погибших, а также неизвестное число людей, убитых тайно. В Венесуэле же вспышки протестов приводили к десяткам смертей, а суммарно погибло несколько сотен за 5 лет (1, 2, 3).
Гибель протестующих в массовых беспорядках, однако, не является чем-то неординарным и может исчисляться единичными случаями, как в Колумбии, или же доходить до сотен, как в случае Ирака, где протесты трудноотделимы от реалий страны, погруженной в военный конфликт.
Подобно тому, как отдельные эпизоды холодной войны пытались спрятать под ковер, так же и в Гонконге отдельные инциденты со смертельным исходом, вызывающие подозрения, выдаются за самоубийства. Для гонконгцев стало уже распространенной практикой при аресте кричать, что убивать себя они не собираются.
Почему просто не назвать протесты протестами? Как это часто бывает, новое понятие вводится не для красного словца, а для понимания того, на что оно может быть похоже. «Холодная гражданская война» — это специфический сценарий, который не может исключать ни одна страна с авторитарным режимом.
События, подобные гонконгским, носят устойчивый характер, вплоть до визуального сходства протестных движений в совершенно разных культурах и частях света.
Вышеперечисленные сценарии стали эталонными примерами того, что происходит, когда правительство не демонстрирует гибкости в критических для населения вопросах.
Механизм перехода протестов в «холодную гражданскую войну» не имеет общих очертаний, кроме ключевой характеристики — затяжные трения между протестующими и службами подавления обретают физическую суть. Ни «коктейли Молотова», летящие в полицию, ни резиновые пули, выпущенные в граждан, еще не втягивают страну (или, часто, отдельный город) в ХГВ. В США и ЕС, тоже познавших в свое время интенсивные беспорядки, они остаются именно вспышками недовольств. Однако, если протестующие и силы правопорядка достаточно долго находятся в оппозиции друг к другу, а протестующими движет реальное неприятие политических реалий страны, эскалация становится уже не просто возможной, но и вполне вероятной.
Файеры, баррикады, слезоточивый газ, горящие покрышки и метательное оружие — всего лишь атрибутика состояния общества, недовольство в котором обретает реальное выражение в виде людей, готовых применять и принимать на себя физическое воздействие. Это — физическое несогласие с курсом власти. Это — кошмар авторитарных правительств, понимающих, что обычная гражданская война маловероятна. И конечно же, это разительно отличается от мирной демонстрации, которую можно просто разогнать. Недаром правительства авторитарных стран эксплуатируют схожую риторику, уделяя огромное внимание так называемым «бархатным» или «цветным» революциям и прочим «майданам».
Как насчет оружия?
Нельзя обойти стороной и вопрос оружия. Так, в Гонконге произошел постепенный переход протестующих к более агрессивной тактике — поджоги, метательное оружие, баррикады. Подобное наблюдалось и на Майдане, с той лишь разницей, что, в отличие от Гонконга, Украина не является страной, начисто лишенной гражданского оружия. В Венесуэле ухудшению ситуации предшествовала косметическая зачистка оружия, вероятно, не сказавшаяся на ситуации. В любом случае, не было замечено сколь-либо существенного влияния гражданского оружия на подобные события где-либо. Расстрел протестующих в Украине до сих пор остается точкой споров и должен восприниматься не как доказательство влияния фактора гражданского оружия на дестабилизацию обстановки, а скорее как участие наемного убийцы.
Текущие обвинения со стороны Китая в том, что протестующие пытаются вооружиться запрещенным в КНР оружием (фактически любым огнестрельным) или же использовать СВУ (самодельные взрывные устройства), должны восприниматься со скепсисом: может быть, среди протестующих и есть радикально настроенные группировки, но Китаю такое было бы скорее на руку.
Обе стороны ненавидят друг друга, но остерегаются применения оружия. Правительства — понимая, что расстрел протестующих даст протесту практически неограниченный мобилизационный потенциал, а протестующие — стремясь сохранить тактическое преимущество мирного статуса. Не последнюю роль, вероятно, играет также давление со стороны мировой общественности и высокая вероятность неприятия неприкрытого насилия со стороны. Меж тем, применяемые с обеих сторон средства могут представлять существенную и даже смертельную опасность, что справедливо и для «коктейлей Молотова» или булыжников, запущенных из пращи, и для газовых снарядов, используемых правительственными силами. Перед обеими сторонами конфликта стоит задача не столько сыграть в «мирный протест» (или его «мягкое» подавление), сколько следовать логике «нет стрельбы — значит, нет войны». Высказывания как подавляющих протесты («Беркут», ОМОН), так и протестующих, свидетельствуют о том, что люди воспринимают себя «бойцами».
В таких условиях протестующие используют средства пассивной защиты, такие как импровизированные и реальные противогазы, строительные и военные каски, а также разгрузочные жилеты. Оружие используется преимущественно ненаступательного характера, как бы неспособное навредить бойцу в обмундировании или же направленное на его сдерживание. В ход идут дубины, щиты, палицы, пращи, метательные снаряды различного наполнения, а также импровизированные средства, замедляющие продвижение — от разбросанных булыжников до поделок с шипами. Уже не единожды встречались катапульты и луки. Тот факт, что люди по разные стороны земного шара в случае эскалации протестов прибегают к схожим средствам, косвенно свидетельствует об устойчивости этих тенденций.
Полиция использует стандартный арсенал — травматические боеприпасы, газовые снаряды, баллоны, водометы, дубинки. В этом ключе небезынтересны растущие закупки Росгвардии как агента противодействия потенциальным протестам в России. Уместно предположить, что российское правительство, ориентируясь на пример Беларуси и Украины, тоже рассматривает сценарий ХГВ (или, согласно кремлевским маркетинговым стандартам, «майдана» или «оранжевой революции»), а потому активно закупает как стандартные спецсредства, так и весьма экстравагантные устройства подавления протестов. Объясняться это может как реальной боязнью начала «холодной гражданской войны» в РФ, так и стремлением освоить бюджет оригинальными способами.
С возрастанием интенсивности протестных действий повышается также интенсивность коммуникаций и требования к координации. Гипотетическая уличная протестная акция (митинг, шествие, пикет), даже очень массовая, проходит вокруг точки притяжения — лидеров/сцены/по маршруту марша. Интенсивные протестные действия могут проходить как хаотично, так и с задействованием координирующих средств, подобно тому, что наблюдалось в Гонконге и Франции.
Постмодернистские протесты
Задачи протестующих в «холодной гражданской войне» неопределенны. Как правило, сценарий ХГВ подразумевает, что правительство не собирается подавать в отставку, а вынести его на руках из здания не удастся. Следовательно, используется тактика войны на истощение, содержащая ряд вызовов для протестующих:
- поддержание мотивации;
- растущая вероятность задержания лидеров протеста;
- риск разгона с помощью решительных действий полиции;
- необходимость организации и поддержания коммуникаций;
- поиск финансирования.
Все эти факторы сводятся к тому, что протестующим необходимо выставлять регулярный актив, поддерживающий организованные протестные действия. Это, в свою очередь, объясняет волнообразную численность протестов и их порой обманчивую склонность «затухать» или действительно «глохнуть» на долгий срок. Стратегия действий как таковая отсутствует, если вообще может существовать. Ее возникновение осложняется еще и тем, что затяжной протест, как правило, заканчивается набором требований, отличным от того, с которого начинался.
Тезисно подытожим:
- Разница между мирными протестами и ситуацией, когда люди вступают в non-stop противостояние с правительством, существует, хотя уловить ее бывает сложно.
- Как правило, «холодные гражданские войны» — единственный способ воздействия на правительства, не реагирующие на мирный протест и не обеспечивающие никакой разрядки обстановки, подобно происходившему в Армении в 2019 году.
- ХГВ зачастую ведется на истощение. Установление затяжного статус-кво само по себе является серьезным вызовом для действующего правительства, поскольку наглядно показывает, что некоторый процент граждан принципиально отказывается жить в предлагаемой системе.
- Подобно вооруженным конфликтам, «протесты повышенной интенсивности» (если термин «холодная гражданская война» кажется вам излишним) может как пройти быстро (Украина), так и затянуться (Венесуэла), а то и просто снести режим самой своей перспективой (Боливия). В худших случаях такие противостояния могут перейти из «холодной» стадии в «горячую», достаточно лишь расслоения в вооруженных силах страны. Примером могут служить события «арабской весны». Хотя, отдельные страны вроде Ирана протесты успешно подавляли.
- Изначальные цели и причины протеста отступают на второй план по мере погружения в затяжное противостояние. Изначально требуемые уступки со стороны правительства обрастают новыми, порой заведомо невыполнимыми, требованиями.
- Для ХГВ характерна постепенная эскалация противостояния, естественный и труднопрогнозируемый характер
- Фактор оружия в протестных действиях минимален или вовсе отсутствует.
А что же Барнаул, Алтайский Край?
В конце хотелось бы примерить концепцию на российскую действительность, без призывов к каким-либо противозаконным действиям, разумеется.
Российская власть хорошо понимает концепцию «холодной гражданской войны». Вероятно, в Кремле искренне верят в ее искусственную природу, считая любые подобные события срежиссированными. Не в последнюю очередь это обусловлено тем, что почти каждая страна, от Украины до Китая, выставляла своих «штейхбрейкеров» в подобных конфликтах, а следовательно, правительства склонны смотреть на любой вид политической активности, как на проплаченное продвижение чьих-то чужих скрытых (или явных) интересов.
Понимая, что в подобных сценариях ситуация может выйти из-под контроля, Правительство РФ проводит основательные приготовления, создавая структуры внутреннего подавления, сопоставимые по размерам с армией.
Что важнее, нынешняя судебная практика выстроена таким образом, что эскалация силового противостояния с полицией почти невозможна. Если во многих странах anti-riot police выступает в качестве мальчиков для битья, а столкновения с протестующими носят характер «стенка на стенку», то в России выстроена система преследования любых лиц, осуществивших любое, даже мнимое, силовое воздействие на силовиков.
Вероятно, поэтому Владимир Путин в своем интервью прокомментировал бросок стаканчика в ОМОНовца как «первый шаг к потере контроля». Видимо, суть опасений вовсе не в «стрельбе», поскольку она как раз дала бы повод обелить себя в случае агрессивного подавления беспорядков. Опасаются именно промежуточной стадии — затяжного силового противостояния между Росгвардией и протестующими. По сути, в этом уже сознались — в виде истерии вокруг Майдана и «цветных революций».
Для государств представляет угрозу именно форма ХГВ — продолжительное противостояние, изматывающее правительство и, как правило, не влекущее для основной массы протестующих юридических последствий. Отсюда и остервенелое стремление засудить за любой чих в отношении полиции. Это — простейшее превентивное действие, задающее повышенную планку ответственности. В обычном сценарии протестующие (по крайней мере, большинство из них) могут рассчитывать на то, чтобы «ретироваться с поля боя».
Это, с одной стороны, открывает возможности для завязки противостояния (люди не собирались вступать в конфликт, но страсти все накалялись), а с другой — дает возможность для разрядки: инфоповод прошел, протест кончился, все вернулись домой, засудили лишь вандалов. В российских реалиях власть, во-первых, задает более радикальную планку (ответственность становится крайне вероятной, люди, выходя на протест, понимают, на что идут), а во-вторых, создает повод для последующих недовольств, проводя акции, подобные аресту фигурантов «московского дела».
На сегодняшний день, наверное, сложно напророчить российской государственности подобные трудности, но оно к ним вполне осмысленно готовится. Для того, чтобы протесты стали затяжными, массовыми и агрессивными, нужен повод и определенный контекст. Но, вместе с тем, не надо быть историком, чтобы утверждать, что авторитарные режимы, отрицающие любые способы разрядки ситуации, стабильно создают этот контекст и дают такие поводы.
Данный текст не является призывом к действию или методическим пособием. Автор не несет ответственности за неверное толкование материала.
P.S. Поговорка гласит “подражание — лучшая форма признания”. Мне сложно претендовать на оригинальность мысли или первенство в вопросе. Весьма вероятно что и я, сам того не ведая, описал явление уже знакомое многим знатокам социальных наук, к которым, увы, я себя отнести не могу. Однако термин “холодная гражданская война”, дословно, хоть и не к месту (в моей трактовке) мелькал в передаче Волкова и был употреблен Ю.Л. Латыниной. Наводит на мысли о том что в 21 веке действительно имеет место быть некоторый новый протестный феномен, характерный для урбанизированных обществ.
